Острогожские подпольщики

10 июля 1942 года, на четвертый день оккупации Острогожска, ко мне зашел Шура Богорубов - мой друг, семья которого жила в подвале коммунального дома №47 по Авдеевской улице. «Пойдем, сходим со мною, к матери на работу, она просит взять какую-то бумагу, которую забыла из-за бомбежки».

Мать его до прихода фашистов работала буфетчицей в райкоме партии, который размещался в доме рядом с пожарной частью по улице Медведовского во дворе.

Хотя мне и запретили выходить из дома даже на свою улицу, я отправился с другом. Было интересно посмотреть, что фашисты делают в городе. Решили идти по улице Медведовского.

Когда дошли до перекрестка с улицей Комсомольской, то увидели разрушенный хлебозавод, жилые дома с выбитыми стеклами, раскрытыми дверьми. Не доходя до аптеки, увидели стоявший посреди улицы самолет со звездами и без крыльев, его обходили немецкие солдаты, сплошным потоком шедшие в центр города. Аптека и прилегающие здания были сожжены, в парке напротив – сплошные воронки от бомб. Кинотеатр оказался цел, в него входили и выходили солдаты в какой-то странной форме.

Мы зашли во двор райкома, здесь никого не оказалось. Здание - цело, но без стекол, двери - нараспашку.

Перед входом и во дворе на листах горелого железа мелом было написано непонятное нам слово. Мы прошмыгнули в здание. Мы с Шурой часто заходили сюда до оккупации, и его мама угощала нас сладким чаем и пирожками с капустой.

Поднялись на второй этаж, зашли в буфет. Все дверки шкафов и ящики, как сейчас говорят, барной стойки оказались открыты. На полу валялись осколки разбитой посуды и перевернутые табуретки, двухведерный самовар стоял на месте.

«Давай самовар сдвинем, мать сказала, что бумажка лежит под клеёнкой», - сказал Шура.

Сказано - сделано. Нашли там лист из школьной тетрадки. Шура сложил его и спрятал в карман. Осмотрели все ящики, подобрали кусок сахара, валявшийся на полу. Пошли домой.

Дома дед мне учинил разборку за непослушание и объяснил, что там, где мы были, - мины, о чем говорят надписи на железе. Так я впервые познакомился со словами и буквами немецкого алфавита.

В ночь на 18 августа 1942 года авиация Красной Армии нанесла мощный удар по складам фашистов, которые располагались севернее Острогожска. Дня три в Острогожске не было никаких войск. Затем в городе появились венгерские, румынские солдаты и эсэсовцы.

Стало известно, что 18 августа авиация уничтожила склады немцев по сигналам ракет подпольщиков, которых сейчас ищут каратели. В отместку за бомбежку оккупационные власти приняли решение: разобрать для устройства блиндажей на фронте все дома, в которых жили семьи коммунистов и командиров Красной Армии. Таким домом оказался и дом, где проживал Шура, поскольку в нём жили семьи секретаря парторганизации швейной фабрики Ф.Н.Мотченко, добровольно ушедшего на фронт, командира Красной Армии Онуфринчука. Дом разобрали. Шура с матерью переехали на Новую Сотню к деду. И мы стали видеться реже.

В начале сентября моя мать, продав последнее, определила меня в реальное училище, за учебу в котором надо было платить.

Как-то по дороге из училища, на перекрестке улиц Орджоникидзе и Комсомольской, встретил своего одноклассника по школе №2 Юру Жуйко. «Ты учишься? - спросил он. - А вот меня не взяли, так как отца арестовали фашисты за то, что он пускал ракеты и вредил немцам». Я даже не нашелся, что ему сказать, и направился домой.

Там меня ждал Шура с известиями о том, что арестовали его мать за связь с партизанами. Разговор услышал мой дедушка - Семён Саввич, который сказал, что за это арестовали и нашего соседа с Авдеевской, д.46, - Николая Сипкова.

Через несколько дней после этого разговора во время урока в класс, где я занимался, вошел священник и спросил: «Кто Андреев? Пойдем со мною». Он подошел к парте, взял меня за руку и повел в комнату на втором этаже, где сидел директор, двое мужчин в штатском и немец. Меня стали расспрашивать, ходил ли я в здание райкома и что там делал.? Я рассказал, как было дело. Мне раз пять задавали один и тот же вопрос: «Один ли был листок или несколько?» Я отвечал, что листок был один, я его не читал.

Меня отпустили.

Шура что-то долго не приходил ко мне, и я решил его навестить. И он поведал мне такую историю:

- У нас был обыск ,и за божницей нашли листок, который мы принесли с райкома. Мой дед уверял полицаев, что там записаны фамилии людей, которым мать бесплатно в буфете отдала пайки, но из-за бомбежки она забыла его взять. Допросили и меня. Я сказал, что ходил в райком вместе с другом, то есть с тобой. Мать и деда арестовали. Через два дня деда отпустили, а мать в конце сентября 1942-го расстреляли где-то у скирды на поле госплодопитомника.

Как потом рассказывали взрослые, вместе с матерью Шуры Богорубова расстреляли всех арестованных по делу ракетчиков, в том числе и Николая Сипкова, и отца Юры Жуйко, и еще шесть или семь человек, имена которых мне неизвестны.

Шура предлагал мне уже после освобождения Острогожска от фашистов поискать место расстрела и захоронения. Выходили мы в поле в мае 1943 года три раза, но задача оказалась не по силам 12-13-летним мальчишкам. В 1953 году, уже будучи курсантом Севастопольского военно-морского училища, Шура на каникулах поведал мне, что его мать вместе с другими расстреляли как связную острогожских подпольщиков, которых возглавлял инженер кирпичного завода Жуйко.

Источник: газета «Воронежская неделя», № 24 (2218) 17-23 июня 2015 г.