Через месяц после освобождения города.
I. Ответ Федора Хиля
Накануне боя Хиль получил ответ на письмо, посланное незнакомой девушке с Трехгорки. Девушка писала, что рада была, получив его письмо. Сообщала, что её бригада выполнила план на 259 процентов, сама она освоила дополнительно специальность сверловщицы, а в заключение просила Хиля писать о его боевой жизни.
Хиль начал было ответ, перемарал не один лист бумаги, но письмо, какое он хотел, не получалось: всё в нем казалось будничным и неинтересным. Он решил, что ответит после того, как они возьмут Острогожск, и вот по снежной целине он упорно пробивался к домикам на окраине, и душу его томила жажда подвига.
Сила вражеского огня нарастала с каждой минутой. Немецкие автоматчики, засев на чердаках зданий, встречали атакующих ливнем свинца. Откуда-то из-за горы била вражеская артиллерия. Хрипло лаяли немецкие минометы. Земля дыбилась от взрывов, фонтаном взлетала вверх снежная пыль и мерзлые комья чернозема. Кое-кто из курсантов, прижатых огнем к земле, залёг. Стремительность удара падала. И в эту минуту Хиль увидел, как во весь рост поднялся командир подразделения Бендяев, как он вскинул руки вверх и побежал вперёд. А через мгновение около Бендяева выросла стена земли и снега, и командир упал.
Невидимая сила подняла Хиля на ноги, и он в три прыжка очутился возле командира. Бендяев был мертв. Он лежал головой вперёд, а рядом желтела на снегу его командирская сумка.
Сердце в груди у Хиля забилось со страшной силой. Он взял сумку, поднял её высоко над головой и так, держа её перед собой, как знамя, ринулся вперёд, так как был уверен, что ни один из курсантов не согнет теперь головы под огнем, ни один не отстанет.
На плечах отступающего врага курсанты ворвались в город, и первым среди них был боец Хиль.
Вечером в освобожденном Острогожске Фёдор Хиль писал ответ девушке с Трехгорки.
II. Любовь и ненависть
Уличный бой был в разгаре. Спрятавшись за высокие стены, Збавленко окинул взглядом ближайшие дома и, к своему удивлению, увидел у одного из них женщину с непокрытой головой, в наскоро накинутой на плечи шубейке.
Женщина стояла у калитки и напряженно всматривалась в улицу, вздрагивая от злого посвиста пуль.
Заметив Збавленко, она кивком головы позвала его к себе. Когда он подбежал, женщина молча ухватила его за рукав шинели и повела за собой. В темных сенях шепнула: «В хате – немцы».
Збавленко с силой рванул дверь и, подняв гранату, крикнул: «Руки вверх, сволочи!» Десять солдат, засевших в хате, покорно подняли руки. Одиннадцатый взялся за автомат, но Збавленко опередил его. Раздался выстрел, и немец рухнул наземь.
Только сейчас Збавленко смог разглядеть, что хата выглядела необычно. Вещи в ней были разбросаны, на полу валялись узлы. Один немцы не успели завязать, и Збавленко увидел в куче других вещей крошечные детские ботинки.
Побелевшими от бешенства глазами Збавленко оглядел пленных и свирепо мотнул головой:
– А ну, гады, выходи!
Женщина стояла у калитки и молча смотрела на немцев. Они шли, ежась, – ворюгам было зябко под взглядом этой молчаливой женщины, взглядом, в котором светилась ненависть.
Когда Збавленко поравнялся с хозяйкой дома, она тронула его за рукав и сказала:
– Разделаешься с этими, заходи, дорогой, в гости!
III. Комендант и его помощники
Мы пришли к Попову в самое горячее время. Непрерывно заходили и уходили командиры и бойцы, звонил телефон, во двор привозили все новые и новые группы пленных.
– Трудно? – спросили мы у Попова.
Комендант лукаво блеснул глазами и сказал:
– Ничего, одолеем. Я не один – есть помощники.
Мы готовились задать вопрос, кто же эти помощники, но Попов извлек из ящика стола пачку бумаг, затянутых тесьмой, положил перед нами и вышел со словами:
– Вот посмотрите, а у меня дела…
В пачке были фотокарточки и письма какого-то немецкого офицера. Были в этой пачке снимки, сделанные во Франции и Бельгии, снимался офицер на фоне наших украинских хат, в русских городах и селах. И рассказывали эти снимки об одном и том же: как немецкий офицер пил, хозяйничал в чужом доме.
– Матерый волк, – сказали мы, указывая на снимки, когда Попов появился в комнате.
– Матерый, – согласился он. – Был в Африке и Западной Европе. Сюда прислали «спасать положение». Но послушайте лучше, как этот волк попался к нам в руки.
Трое суток сидел он в погребе с гранатой в руках. На четвертые решил выглянуть на свет божий. Вылез и наткнулся на хозяина хаты.
– Рус зольдат есть? – спросил он хозяина.
А тот, недолго думая, сцапал офицера одной рукой за воротник, другой выхватил у него гранату и приволок сюда.
Поблагодарил я его от имени Красной Армии, спрашиваю, как зовут. Оказался он рабочим кирпичного завода. Зовут Перегудиным Иваном Никифоровичем. Здоровый мужчина и дюже злой на немцев. Я, говорит, все опасался, как бы не придушить офицера, тогда и сведений от него не получишь.
– С такими помощниками не пропадешь! – закончил рассказ старший лейтенант Попов, первый комендант города Острогожска.
IV. Новая жизнь
– «Новая жизнь»! Наша «Новая жизнь»! Ребята! – закричал он товарищам. – «Новая жизнь» опять появилась.
Через мгновение Вера Ясинская оказалась в тесном кольце взбудораженных острогожцев. Десятки рук тянулись за газетой, кто-то просит лишний номерок для соседей, кто-то уже читает вслух.
Подошел лейтенант, глянул на газету, сказал:
– «Новая жизнь»? Правильно. Действительно настала новая жизнь.
Новая жизнь ключом бьет в освобожденном Острогожске. В райкоме партии – десятки посетителей. Рабочий электростанции рапортует:
– Сегодня даём свет! Группа домохозяек с окраины предлагает свои услуги по уборке трофейного имущества.
Вновь назначенные председатели сельсоветов перед отъездом в села советуются с секретарем райкома.
Жизнь восстанавливается, и, как символ новой жизни, веют над Острогожском красные флаги!
Василий ПЧЕЛИН, специальный военный корреспондент «Коммуны».
«Коммуна», 14 февраля 1943 года.
Фёдор Хиль шел в первой цепи атакующих. Это был не первый бой, в котором он участвовал, но ещё никогда Хиль не испытывал такой веселой ярости, как в тот день, когда пробивался сквозь огонь и снег к домикам на окраине Острогожска.
Накануне боя Хиль получил ответ на письмо, посланное незнакомой девушке с Трехгорки. Девушка писала, что рада была, получив его письмо. Сообщала, что её бригада выполнила план на 259 процентов, сама она освоила дополнительно специальность сверловщицы, а в заключение просила Хиля писать о его боевой жизни.
Хиль начал было ответ, перемарал не один лист бумаги, но письмо, какое он хотел, не получалось: всё в нем казалось будничным и неинтересным. Он решил, что ответит после того, как они возьмут Острогожск, и вот по снежной целине он упорно пробивался к домикам на окраине, и душу его томила жажда подвига.
Сила вражеского огня нарастала с каждой минутой. Немецкие автоматчики, засев на чердаках зданий, встречали атакующих ливнем свинца. Откуда-то из-за горы била вражеская артиллерия. Хрипло лаяли немецкие минометы. Земля дыбилась от взрывов, фонтаном взлетала вверх снежная пыль и мерзлые комья чернозема. Кое-кто из курсантов, прижатых огнем к земле, залёг. Стремительность удара падала. И в эту минуту Хиль увидел, как во весь рост поднялся командир подразделения Бендяев, как он вскинул руки вверх и побежал вперёд. А через мгновение около Бендяева выросла стена земли и снега, и командир упал.
Невидимая сила подняла Хиля на ноги, и он в три прыжка очутился возле командира. Бендяев был мертв. Он лежал головой вперёд, а рядом желтела на снегу его командирская сумка.
Сердце в груди у Хиля забилось со страшной силой. Он взял сумку, поднял её высоко над головой и так, держа её перед собой, как знамя, ринулся вперёд, так как был уверен, что ни один из курсантов не согнет теперь головы под огнем, ни один не отстанет.
На плечах отступающего врага курсанты ворвались в город, и первым среди них был боец Хиль.
Вечером в освобожденном Острогожске Фёдор Хиль писал ответ девушке с Трехгорки.
II. Любовь и ненависть
Уличный бой был в разгаре. Спрятавшись за высокие стены, Збавленко окинул взглядом ближайшие дома и, к своему удивлению, увидел у одного из них женщину с непокрытой головой, в наскоро накинутой на плечи шубейке.
Женщина стояла у калитки и напряженно всматривалась в улицу, вздрагивая от злого посвиста пуль.
Заметив Збавленко, она кивком головы позвала его к себе. Когда он подбежал, женщина молча ухватила его за рукав шинели и повела за собой. В темных сенях шепнула: «В хате – немцы».
Збавленко с силой рванул дверь и, подняв гранату, крикнул: «Руки вверх, сволочи!» Десять солдат, засевших в хате, покорно подняли руки. Одиннадцатый взялся за автомат, но Збавленко опередил его. Раздался выстрел, и немец рухнул наземь.
Только сейчас Збавленко смог разглядеть, что хата выглядела необычно. Вещи в ней были разбросаны, на полу валялись узлы. Один немцы не успели завязать, и Збавленко увидел в куче других вещей крошечные детские ботинки.
Побелевшими от бешенства глазами Збавленко оглядел пленных и свирепо мотнул головой:
– А ну, гады, выходи!
Женщина стояла у калитки и молча смотрела на немцев. Они шли, ежась, – ворюгам было зябко под взглядом этой молчаливой женщины, взглядом, в котором светилась ненависть.
Когда Збавленко поравнялся с хозяйкой дома, она тронула его за рукав и сказала:
– Разделаешься с этими, заходи, дорогой, в гости!
III. Комендант и его помощники
Комендант Острогожска старший лейтенант Попов вошел в город вместе со своим подразделением. Бойцы и командиры сражались геройски, подразделение первым ворвалось на улицы Острогожска. За храбрость и умелое руководство операцией сам Попов был представлен командиром к награде. И когда последовал приказ о назначении комендантом города, Попов воспринял его как должное: умел брать город – умей навести в нем порядок.
Мы пришли к Попову в самое горячее время. Непрерывно заходили и уходили командиры и бойцы, звонил телефон, во двор привозили все новые и новые группы пленных.
– Трудно? – спросили мы у Попова.
Комендант лукаво блеснул глазами и сказал:
– Ничего, одолеем. Я не один – есть помощники.
Мы готовились задать вопрос, кто же эти помощники, но Попов извлек из ящика стола пачку бумаг, затянутых тесьмой, положил перед нами и вышел со словами:
– Вот посмотрите, а у меня дела…
В пачке были фотокарточки и письма какого-то немецкого офицера. Были в этой пачке снимки, сделанные во Франции и Бельгии, снимался офицер на фоне наших украинских хат, в русских городах и селах. И рассказывали эти снимки об одном и том же: как немецкий офицер пил, хозяйничал в чужом доме.
– Матерый волк, – сказали мы, указывая на снимки, когда Попов появился в комнате.
– Матерый, – согласился он. – Был в Африке и Западной Европе. Сюда прислали «спасать положение». Но послушайте лучше, как этот волк попался к нам в руки.
Трое суток сидел он в погребе с гранатой в руках. На четвертые решил выглянуть на свет божий. Вылез и наткнулся на хозяина хаты.
– Рус зольдат есть? – спросил он хозяина.
А тот, недолго думая, сцапал офицера одной рукой за воротник, другой выхватил у него гранату и приволок сюда.
Поблагодарил я его от имени Красной Армии, спрашиваю, как зовут. Оказался он рабочим кирпичного завода. Зовут Перегудиным Иваном Никифоровичем. Здоровый мужчина и дюже злой на немцев. Я, говорит, все опасался, как бы не придушить офицера, тогда и сведений от него не получишь.
– С такими помощниками не пропадешь! – закончил рассказ старший лейтенант Попов, первый комендант города Острогожска.
IV. Новая жизнь
На улице Медведовского комсомолка комсомолка Вера Ясинская появилась с пачкой только что вышедших из печати первых номеров районной газеты «Новая жизнь». Какой-то паренек восхищенными глазами уставился на заголовок газеты:
– «Новая жизнь»! Наша «Новая жизнь»! Ребята! – закричал он товарищам. – «Новая жизнь» опять появилась.
Через мгновение Вера Ясинская оказалась в тесном кольце взбудораженных острогожцев. Десятки рук тянулись за газетой, кто-то просит лишний номерок для соседей, кто-то уже читает вслух.
Подошел лейтенант, глянул на газету, сказал:
– «Новая жизнь»? Правильно. Действительно настала новая жизнь.
Новая жизнь ключом бьет в освобожденном Острогожске. В райкоме партии – десятки посетителей. Рабочий электростанции рапортует:
– Сегодня даём свет! Группа домохозяек с окраины предлагает свои услуги по уборке трофейного имущества.
Вновь назначенные председатели сельсоветов перед отъездом в села советуются с секретарем райкома.
Жизнь восстанавливается, и, как символ новой жизни, веют над Острогожском красные флаги!
Василий ПЧЕЛИН, специальный военный корреспондент «Коммуны».
«Коммуна», 14 февраля 1943 года.
